Пардоньте, но не могу удержаться, так нравится, хочу, чтоб и вы прочли.



Училась делать селфи. Обнаружила, что у меня бракованный телефон. Вместо нежной большеглазой женщины его камера раз за разом запечатлевает персонажа из альтернативной серии «Битвы бастардов»: совершенно ублюдочную, простигосподи, морду со следами вырождения и наследственного алкоголизма.
Пока я ошарашенно знакомилась с новой собой, подошёл ребёнок, мимоходом глянул в мой телефон и отчетливо вздрогнул.
– Это кто? – говорит.
– Это я, – отвечаю, сдерживая рыдания.
Секунд двадцать дитя, не отрываясь, смотрело на экран, а потом с ужасом спросило:
– Я такая же буду?
Как же быстро, оказывается, человек может перейти от безутешной скорби к праведной ярости.
Нет, говорю, не будешь. Потому что не доживёшь до этого прекрасного возраста. Прямо вот сейчас и начнёшь не доживать.
Но пока я готовилась применить меры физического воздействия, ребёнок захохотал и убежал. Начинаю подозревать, что когда матушка моя утверждает, будто в нашем семействе два тролля, под вторым она имеет в виду вовсе не меня.
А возле качелей две девочки, нарядные, как Бекки Тэтчер. До меня волнами докатываются их голоса, и я уже готовлю сети: ловец чужих разговоров и обрывков болтовни, у которого этого добра – как у дурака фантиков, а ему всё мало.
Девочки спорят, чья очередь качаться.
–… ты вчера весь вечер!.. – настаивает одна. — И утром!
Вторая оправдывается. Но ручку при этом на качелях держит цепко, и понятно, что отступать от традиций не собирается.
–… брата позову! — решительно говорит первая.
О, думаю, отлично. Знакомый, но ничуть не приевшийся сюжет закручивается на наших глазах. Сейчас явится старший брат, накостыляет обеим феям. Рёв, крики, втоптанные в песок бантики, одуванчики в крови и соплях. А там налетят мамаши, сшибутся акустическими волнами. Двор содрогнется, расплющит котов о стекла лоджий, задубеет от ужаса невысохшее белье. И тогда придут отцы.
– Эй, – говорю, – пудель! Будет драка!
Мы садимся с псом на заборчик, ожидая развязки.
Первая девочка убегает к песочнице и возвращается минуту спустя, ведя за руку крохотного карапуза в панамке.
– Миша, садись! – Очень Ответственным Голосом предлагает она. – Мы будем тебя качать.
Вторая, не споря, кивает. Кивает!
– Вот я не понял сейчас, – недовольно говорит пудель. – А где драка?
Я молчу. У мальчишки диатезные щеки, грязные коленки и такая улыбка, словно он не на качелях, а на троне, и править ему долго и счастливо. Девочки о чем-то болтают, бережно раскачивая его, но прислушиваться уже нет никакого смысла.
– Облом, – констатирует пудель, спрыгивая с заборчика. – Пошли к помойке, может, хоть бомжей встретим.
Я бреду за ним. Наша сеть в очередной раз вытащила не то, что ожидалось.
У помойки тихо и пусто: ни бомжей, ни местных алкоголиков. Я задираю голову к небу.
Белый инверсионный след стягивает две голубые полы. Кажется, потяни за серебристую молнию самолетика – и небо разойдется, открывая что-нибудь простое и очень хорошее вроде одуванчиков, или звезд, или качелей, на которых смеётся ребёнок.