Дни в деревне медовыми сотами заполняют июнь: одинаковые, ровные, залитые тягучим зноем. В палисаднике матушка поливает цветы, укоризненно напевая:
— Ромашки спрятались… Поникли лютики…
Словно мягко отчитывает детей из ясельной группы.
Веретено можжевельника окутано белоснежной паутиной такой красоты и тонкости плетения, словно до нашей богом забытой деревушки добрался редкий вид паука – Оренбургский.
— Не могу его прогнать, — говорит матушка извиняющимся тоном. — Мне кажется, это он для меня создал.
Восхитительный и трогательный эгоцентризм. С интересом жду, будет ли он распространяться на кротов и огнёвку.

В гости заглянул с инспекцией дальний сосед. В нашей деревне «дальний» означает, что нас разделяет десять домов. А сосед – да потому что тут все соседи, куда друг от друга денешься. Побеседовал со мной о политике, жаре (вы заметили, сэры, какие стоят погоды? предсказанные!) и раскуроченной ремонтниками трассе на Нижний.
– А все-таки хорошо тут у нас, – говорит мечтательно. – Тихо…
В этот момент на крыше бани грохнули литаврами молотков строители.
–… спокойно, — слегка озадаченно продолжил сосед.
С чердака бомбами на мирный дрезден обрушились дети, акустической волной взрывая остатки безмятежности.
– Настоящая, простая жизнь, – с тревогой закончил сосед, повысив голос.
Из палисадника вышла матушкина собака Дульсинея в трусах и бюстгальтере.
Трусы – потому что течка. Бюстгальтер – потому что дети глумливые балбесы.
Сосед крякнул и, очевидно, убоявшись прогрессии, торопливо распрощался.
Синее полотнище неба расцарапано до белой изнанки. Облачный пух торчит сквозь прорехи. Похоже, где-то ходит гигантский летний кот и точит когти.
Столько лета вокруг, что его трудно унести одной.