Рылась в поисках какого-то текста, нашла вот эту миниатюрку. Вроде бы еще сюда не притаскивала, так что
По мотивам Сплин «Сиануквиль».
Осторожно, грустное.

Ночь темной водой залила все вокруг. Темнота вздыхала шелестом волн, налетала порывами ветра, пахнущего чем-то горьковатым, невыразимо терпким. Темнота миллиардами осколков дробилась над головой, отражалась в обращенных к небу глазах.
Они лежали на остывающем песке молча, почти не прикасаясь друг к другу. Лишь переплетенные пальцы, лишь нежная щека, прижатая к стылому металлу нагрудника. Острая пряжка ремня больно врезалась в защищенный одной тонкой материей бок, но эта боль была правильной, не давая соскользнуть туда, в раскинувшиеся наверху звездные поля.
Еще рано.
Еще не время.
— Сол… — шепот, тихий, едва различимый за шумом прибоя.
Она чуть вздрогнула, подняла голову, вырываясь из звездного плена.
— Спой… — даже не просьба… Мольба.
И она замурлыкала, пока еще тихо, не давая звуку прорваться наружу.
Он закрыл глаза, прижимая тонкое тело ближе, даже сквозь сталь и кожу доспеха чувствуя, как она дрожит вся, пропуская сквозь себя рождающуюся, набирающую силу мелодию. Он так и не удосужился выучить её язык. Не хотел, не желал понимать эти протяжные, полные светлой грусти песни. Куда важнее было чувствовать её. Её голос, бившийся в ушах вместе с волнами, её суть, прекрасным цветком распускавшуюся рядом.
«Спасибо» так и не слетело с его губ. Она так и не взяла последнего поцелуя.
Просто светлело небо. Время песком утекало сквозь пальцы.
— Дай мне свое оружие, — внезапно попросила она.
— Разве ты не должна…
Она подняла руку, и узкий кинжал в костяных ножнах полетел в воду.
— Он холодный… Чужой, — она ласково улыбалась, зная, что он — почувствует. — А оно будет твоим…
Пальцы потянулись к рукоятке сабли. Тонкая ладонь накрыла их, остановила.
— Я не отниму у тебя её.
И рука воина легла на ножны кинжала, пристегнутого к бедру, освободила от ремней, протянула ей.
Она взяла оружие, прижалась, благодаря.
А потом они поднялись на ноги, замерли на мгновение, глядя друг на друга. Она провела кончиками пальцев по отросшей щетине, стряхнула налипшие песчинки.
«Пора» — иногда слишком тяжелое слово, чтобы сорваться с губ.
Он просто развернулся и медленно пошел прочь от берега. Поднялся на первую поросшую травой дюну, промедлил немного — и ушел, не обернувшись. Она так и стояла, глядя туда, где медленно гасли звезды. Ждала чего-то, сама не зная чего, а потом принялась раздеваться.
Он не ушел далеко. Не смог, хоть и собирался. Отсюда была видна тонкая фигурка, еще едва различимая в предрассветном сумраке. Он не мог разглядеть подробностей, но пойманных взглядом движений хватало, чтобы представить, как медленно сминается ткань рубахи, соскальзывая с мягко округлых плеч, как переступают по мелкому песку босые ноги, выскальзывая из узких штанин. Как ветер плещет, играет распущенными волосами, целует светлую кожу. Как покидает уже ненужные ножны кинжал, ловя на лезвие первый отблеск солнца, самым-самым краешком, дрожащей золотой нитью показавшегося из воды.
Отсюда танец выглядел красиво. Отсюда не было видно алых царапин, становившихся все глубже с каждым новым движением.
Отсюда казалось, что она просто приветствует солнце, как делала это каждое утро на протяжении всей своей почти бесконечно долгой жизни.
Он не шевельнулся, когда танец оборвался на полузвуке, полужесте. Когда она упала, когда пальцы разжались, выпустив обмотанную грубой кожей рукоять. Когда на мгновение перестало биться сердце в груди, а потом зачастило сумасшедше, стремясь вырваться и спешить туда, где еще можно было что-то сделать…
Он не шевелился еще несколько часов. Ждал.
Её народ был слишком живуч…
Солнце стояло уже над самой головой, когда он поднялся. Шаги были столь же уверены, как всегда, но казалось, ноги все сильнее вязнут в песке, окрашенном кровью.
Волны лизали кромку алого пятна, забирая нечаянную жертву. Там, в воде, песок вновь становился чистым, белым, будто ничего и не было.
Он поднял на руки безжизненное тело, украшенное изысканным багровым орнаментом. Прижал к себе, не обращая внимания на подсохшую кровь, пятнающую доспехи.
Она просила, чтобы её тело было похоронено не на этом берегу, откуда век за веком уходили души её народа. И он собирался выполнить эту просьбу.
Поднявшись с колен, он медленно зашагал прочь. А солнце все так же пекло стальные плечи, безразличное к ушедшей душе, названной в его честь.